«Я сегодня очень внимательно присматривалась к Нине Ивановне, но в ее веселости не было ничего неестественного. Мы опять повторяли упражнения на бревне. После первого же моего неудачного соскока Нина Ивановна сразу определила, где я ошибаюсь, и все пошло на лад.

Я люблю гимнастику. Вот какое открытие! Я уже не могу без нее. Знаю, что меня не выгонят, не потому, что я лучше других, а просто у Нины Ивановны такой принцип — никого не выгонять. И одно это делает меня счастливой. Жалко только, что тренировки так быстро кончаются и надо уходить из зала. Я согласилась бы там жить. Мы сегодня с девочками мечтали, как было бы хорошо, если бы у нас был свой дом. Конечно, там был бы зал. И еще комната для приготовления уроков, комната отдыха, музыкальная комната, столовая. Мы бы сами убирали, готовили.

Но по дороге домой мне вдруг стало немножко стыдно за свои мысли, потому что в них я совсем не оставила места маме. Я пришла и сказала, что сегодня готовлю ужин сама. Мама сопротивлялась и говорила, что это неправильно, что я после тренировки и так устала, что мне надо делать уроки.

Мы с мамой пошумели и решили, что ужин будем делать вдвоем. А еще я сказала маме, что после ужина она будет отдыхать, а юбку своей подруге дошьет после. Она говорила, что тетя Вера ее не поймет. Я взяла и позвонила тете Вере и сказала, что ее юбку мама дошьет в другое время, потому что сегодняшний вечер мы решили посвятить друг другу. Тетя Вера сначала растерялась, а потом говорит: «Конечно, конечно». Мама все рвалась взять у меня трубку, но я ей не дала. Потом повесила трубку и сказала: «Вот так, теперь я сама буду все решать, раз ты не умеешь». Мама меня поцеловала и сказала, что я у нее совсем взрослая стала и что меня такой сделала гимнастика.

...До соревнований осталось две недели. У меня, наконец, в вольных появилась уверенность. Я это поняла случайно. Я только слышала музыку, куда-то летела, мне было весело, легко, будто не вольные это вовсе, а танец, и я сама не девочка, а мотылек, невесомый, отдающийся любому дуновению ветерка. А когда оборвался последний аккорд, я долго не могла прийти в себя.

Нина Ивановна подошла, обняла меня за плечи и сказала тихо-тихо, будто мы с ней были заговорщиками: «Запомни это состояние, Алена, и старайся каждый раз хотя бы приблизиться к нему». Потом она загрустила и долго смотрела на ковер. Я ее спросила: «Что это с вами, я что-то не так сделала?» А она вдруг широко улыбнулась и говорит: «Мне хорошо, просто хорошо и все».

...В школе идет к концу вторая четверть. Светка говорила, что из-за своих тренировок я скачусь на «тройки». Но мне только поначалу было тяжело. А сейчас я учусь еще лучше, чем раньше.

Что же изменилось во мне? То, что прежде меня не трогало, не задевало, вдруг стало видеться по-иному. И вот что я поняла. У нас в гимнастике — все по правде, все всерьез. Чтобы сделать что-то, нужно очень хотеть, не бояться, много тренироваться и верить в себя. Здесь иногда бывает больно, когда падаешь с брусьев, когда животом бьешься о перекладину, когда не правильно, приземляешься после связки на вольных. В общем все здесь по-настоящему, и такую вот жизнь ни на какую другую я бы не смогла променять.

...Сегодня ходила с мамой на игру. Я раньше никогда этого не делала, думала, что неинтересно смотреть, как пожилые женщины прыгают за мячом. А тут мама сказала, что мне нужно привыкать к соревновательной обстановке, почувствовать себя зрителем, представить, как я буду выглядеть в глазах публики. И я пошла.

В зале было много народу. Мама пошла переодеваться, а я гуляла по фойе. Мне вдруг очень захотелось мороженого. Нина Ивановна говорила, что перед соревнованиями надо себя беречь. Но здесь, в здании, мне показалось, что это здоровью не повредит, и нарушила запрет тренера. Только начала облизывать брикет, как все заторопились в зал. Команды вышли на разминку. Я боялась пропустить начало игры, быстро доела мороженое и побежала.

Я даже не ожидала, что моя мама такая азартная. Ее подруги, когда собирались у нас, говорили: «У нас Люда горит на площадке, как фитиль. Рядом с ней плохо играть просто стыдно». Но я думала, что они так говорят, чтобы сделать маме приятное. А тут я просто ее не узнавала. Она все время кричала, бегала, вся взмокла, волосы прилипли ко лбу. В перерыве я даже побоялась к ней подойти. Я тогда решила, что тоже буду отдавать все силы гимнастике, чтобы и обо мне кто-нибудь сказал, что я горю.

...Прошло уже десять дней, как я не брала в руки дневник. Я болею. Болею и плачу. Доктор сказал, что, если буду плакать, долго не выздоровлю, но мне все равно — соревнования прошли без меня. А все началось с того несчастного мороженого. Кто бы мог подумать, что одна-единственная пачка может вызвать ангину. Я и раньше ела мороженое зимой на улице, но ничего такого не случалось. А мама сказала, что, когда спортсмен в хорошей форме, к нему легче пристают всякие болезни. Звонила Нина Ивановна. Она сказала, чтобы я не переживала, что соревнования эти ничего для меня не решают, что надо жить будущим и ради этого будущего постараться набраться побольше сил.

Но я расстроилась еще больше. Как вспомню, что соревнования прошли без меня, плачу и не могу удержаться.

А тут еще Светка масло в огонь подливает. Пришла, села и часа два меня успокаивала. Теперь, говорит, тебя из гимнастики выгонят, а ты сама уходи. Там можно было запросто что-нибудь себе сломать. И вообще, что это за жизнь: все вечера заняты, ни в кино, ни на день рождения не пойдешь. Лучше, говорит, переходи к нам в кружок кройки и шитья, там всех берут в любое время.

Я. наверное, очень ослабла, потому что все это равнодушно выслушала, даже головой кивала. Но, когда Светка ушла, я вдруг подумала, что предаю гимнастику. Мне стало страшно. Я позвала маму, все ей рассказала, как я чуть предателем не стала. А мама сказала, что хватит слезы распускать, если выбрала в жизни дело, за него надо бороться, а плакать— это легче всего. И то, что сейчас у меня происходит,— мелочи по сравнению с тем, что еще в этой жизни испытать предстоит, и если уже сейчас я не могу перебороть себя, то о будущем и говорить нечего.

Я, конечно, верила маме, но все равно мне казалось, что она меня просто успокаивает, а страшнее моей беды быть не может. Я закрывала глаза и пыталась повторять все комбинации, но мне казалось, что я падаю, не хватает сил удержаться.

...Сегодня мне разрешили выйти на улицу. Еще не закончились зимние каникулы. Мама хотела, чтобы я сходила на елку, но мне нужно поскорее попасть в зал. Я сошла с троллейбуса, побежала, устала, пошла пешком, снова побежала. Нина Ивановна очень обрадовалась, тормошила меня, спрашивала, что сказал врач, разрешила смотреть тренировку. Некоторых девочек в зале не было. Они не выполнили программу второго разряда, но Нина Ивановна сказала, что ушли они не потому, что их выгнали. Если бы они хотели, то Нина Ивановна никогда бы не допустила этого. Просто они сами решили, что гимнастикой заниматься им ни к чему. Я их понимала.

Девочки, которые остались в секции, говорили, что директор ходит к ним чуть ли не каждый день, смотрит тренировки, проверяет по списку присутствующих. Сказал, что даже те, кто сдали на разряд, если пропустят три занятия, будут отчислены. Девочки спросили: «А если человек заболел?» Он ответил, что спортсмен не имеет права болеть. Я все это слушала, и первым желанием было бежать из зала. Но что-то меня остановило. Я осталась.

Нина Ивановна сказала, что мне будет тяжело только первые две недели, а потом все пойдет, как надо. Я спросила ее; «Но ведь я нё имею права заниматься, у меня нет разряда». Она посмотрела мне в глаза как-то очень серьезно: «Ты очень любишь гимнастику?» Мне хотелось быстро ответить: «Да, да». Но Нина Ивановна смотрела так, будто говорила: «Подумай хорошенько, быстро такие вещи не решаются». Я подумала, вспомнил все свои мысли во время болезни, вспомнила, как жила раньше до гимнастики, и сказала то, что часто приходило ко мне по ночам: «Понимаете, я не могу без нее жить». Тогда Нина Ивановна рассмеялась весело: «Ну, вот видишь. Разве кто-то может лишить тебя жизни».

Наши девочки к тому, что мне разрешили тренироваться, отнеслись по-разному. Одни просто молчали, ничего не говорили. Люся Подошла и сказала: «Я очень рада, что ты выздоровела. Если нужно будет помочь, ты скажи». Но тут я услышала, как Вера говорит Наташе громко, специально, чтобы мне было слышно: «Других эыгнали, а этой исключение делают. Она даже на разряд не пришла сдавать, испугалась и притворилась больной».

За что они так? Что я им сделала? Кому я мешаю? Я же только хочу тренироваться и больше ничего. Я убежала из зала. Нина Ивановна что-то кричала мне. Но я ничего не слышала. Я подумала, что директор все равно меня выгонит, зря я пришла, не надо было унижаться. Лучше уйти самой...

Я куда-то шла, шла. Начал падать снег. Я так засмотрелась на снежинки, что забыла на какое-то время обо всем.

Дома мамы еще не было. Я включила проигрыватель и поставила пластинку Вивальди. Стала выполнять мостики, шпагаты, а потом села на пол и ревела. Даже не услышала, как щелкнул замок. Мама стояла в дверях, румяная, свеженькая, улыбалась, что-то говорила. Я уткнулась в мокрое от снега пальто и говорила ей, говорила о всех своих бедах. Мама молчала, а потом вдруг стала рассказывать, как занималась плаванием.

Я даже не знала, что она, кроме волейбола, еще каким-нибудь видом спорта занималась. Ей очень нравилось плавание. И тренер говорил, что у нее есть способности.

Но однажды она заболела, как я сейчас, перед сдачей на разряд, и ей было стыдно вернуться в группу. Ее никто не выгонял, у них и условия такого не было — кто не сдаст, должен уйти. И девочки у них были дружные, хорошие. Она очень переживала. Но гордость, как ей тогда казалось, а на самом деле просто упрямство, не позволили ей вернуться в бассейн. Только через много лет она поняла, какую глупость (совершила. Она поняла, что во имя цели, которую ставишь перед собой, нужно забыть самолюбие и делать то, что тебе дорого.

Потом мама стала разбирать то, что происходит со мной. «Да, остальные имеют разряд. Ты знаешь программу, готова была ее исполнить, ты любишь гимнастику не за разряды, а за то, что она есть. Твоей вины здесь нет. А то, что девочки тебя обидели, так они просто еще не все понимают. Это у них пройдет, сами же будут жалеть потом об этом поступке. Но если ты сейчас начнешь по каждому поводу плакать и каждое обидное слово носить в себе, то значит для тебя собственное «я» дороже, чем гимнастика. Надо поставить перед собой цель. Скажем, на следующих соревнованиях выполнить вместе со всеми очередной разряд. И тогда тебя будут уважать. Потому что слабость никогда не вызывает положительных чувств, а силу характера ценят все. И не нужно сейчас, сию минуту принимать решения. Дай себе время на размышление...»

Мама говорила со мной по-взрослому, как никогда раньше. Мне хотелось, чтобы она мне подсказала, что я точно должна делать, но она отказалась. Потом я долго не могла уснуть. Утром я сделала зарядку, приняла душ и вдруг заметила, что на кухне висит мой отглаженный купальник. Мама хитро улыбнулась и сказала: «Я подумала, а вдруг он тебе пригодится?» И я бросилась ее целовать».