Антонов ждет. Краешком глаза вижу, как в дальнем углу помоста, облокотившись на бревно, наблюдает за мной Владимир Борисович Байдин, мой тренер.

Неужели я такая капризная, что со мной должны носиться как с маленьким ребенком? Я-то знаю, что моя нервозность сейчас пройдет, но какое впечатление производит она на присутствующих? Самое страшное, если на тренерском совете кто-то скажет: «Товарищи, нам надо серьезно рассмотреть вопрос участия Нелли Ким в Олимпиаде. Она плохо готова, программу не обновила, с задачами не справилась. Но самое главное — Ким не обладает сильным характером, психологически не способна спорить за победу с лучшими гимнастками мира».

Да, такое может случиться. И мне не поможет то, что у меня есть опыт участия в чемпионате мира, в первенстве Европы, есть золотые награды чемпионатов страны...

Я холодею от всех этих мыслей, и мне становится жаль и себя, и тренеров, и девочек, которые волнуются, — ведь они очень редко видели меня в таком состоянии. И слезы невольно снова наворачиваются на глаза, но теперь это уже слезы не злости, а жалости. Мягкие, успокоительные слезы.

И вдруг — о чудо! — у меня в сердце поднимается волна веселья и нежности к Антонову, который тоже готов заплакать. Вот он никогда не повысит на меня голоса, он будет уговаривать, тихо доказывать. Я подхожу и шепчу: «Разбег, наверное, надо чуть удлинить?»

Лев Константинович радостно кивает:
— Попробуй, Нелли, попробуй. Две ступни. Но только на «винт» закрутись порезче.    

Я медленно иду на разбег. И сразу успокаиваюсь.

Улыбнулась Маше Филатовой, которая смотрела на меня. Киваю Люде Турищевой, которая вместе с Элей Саади занимается на ковре, в душе сочувствую — она тоже не в духе, сидит нахохлившись на мостике возле брусьев. Почти у всех девочек небольшая пауза, и только Света Гроздова не знает, что такое усталость. Поразительное трудолюбие! Она не умеет отдыхать, лучший отдых для нее — это смена снаряда. Света постоянно в движении, делает подход за подходом, и в перерывах не просто сидит на стульчике, а повторяет руками какие-то комбинации.

Я прыгаю, прыгаю. Пять раз, шесть. Вылет неплохой, толчок руками тоже, даже сам пируэт вроде бы обретает настоящий рисунок (руки и ноги уже не разбрасываю), а приземление никуда не годится. Мы ищем, пробуем укоротить разбег. Прыгаю без пируэта, чтобы почувствовать высоту полета.

Снова находит отчаяние. Я ненавижу себя за бездарность. Теперь меня раздражает терпимость Антонова, мне нужна встряска, мне просто необходима требовательность и настырность Байдина!

Где он, Владимир Борисович? Да тут как тут, собственной персоной. Словно почувствовав мою слабинку, спешит сюда на всех парах. Низкого роста, плотный, он катится словно колобок. Только не румяный, а гневный.
—       Ты можешь понять, что хлест ногами нужно делать во второй фазе? А потом, не успеваешь делать «жесткие» ноги!

Байдин почти кричит, он тоже раздражен. Да что сегодня за день такой!

Я срываюсь:
—       Уйдите из зала! Ваши замечания мне мешают, без вас у меня обязательно получится!

Тренер, мой любимый тренер, который воспитал меня, научил всему, прожил со мной в гимнастике сложную жизнь, который сделал из своенравной, немного взбалмошной девчонки члена сборной страны, замолкает и в испуге ретируется из зала.

Немая сцена. Как в финале «Ревизора».

Я еще не успеваю сама напугаться, как делаю очередной разбег и уже в воздухе чувствую, что иду на отличное приземление. Антонов чуть не хлопает в ладоши, а я понимаю, что сил больше нет.

Странно, но никто мне не выговаривает за грубость.

...Ночью я почти не сплю. Меня мучают угрызения совести. Утром я не разминаюсь. Прихожу во Дворец спорта в цивильной одежде. Меня видит Латынина:
—       Что случилось? Нелли, почему ты не на помосте?
—       Лариса Семеновна, я прошу заказать билет до Чимкента. Я еду домой. У меня ничего не получается...